Мне говорят так много личного,
Тебе говорят так много лишнего,
И зря мы с тобой сцепились,
Как Бред Питт и Брюс Уиллис.
А это любовь ...

(с)Мультфильмы.


-Всё в норме. - процедил сквозь зубы я и отправил свои буквы витать по спутникам и достигать чужого устройства приема бессмыслицы и сообщений о глобальных опазданиях человечества на примере отдельных индивидов. Мобильный осторожно трещит, но я не готов к состраданию. Кнопка OK вылетает. И правильно делает. Потому что всё не OK. Всё совсем не OK.

-Иди - удавись. Я тебе даже галстук одолжу.
-Для удушения?
-Для похорон.

Я латентно-летально нахожусь в состоянии тихого бешенства.
-А вы без меня не умеете говорить в принципе?
Тишина отскакивает от гладкого дерева столов, улетучивается всплеском в чайник.
Я хочу высыпать сахарницу Птице на башку, прямо в тот момент, когда ее вышеупомянутая составляющая укладывается на руки и начинает то ли думать свою великую думу, то ли просто дрыхнуть. С первым снегом, господа. Брат смеется и палит весь мой безобидный план. Теперь мне хочется швырнуть сахарницей уже в него. Казенное имущество: чашки, салфетки, официантка, кусок бекона.
-Во сколько мне обойдется разбитое стекло?
-Какое стекло?
-Ну, если я сейчас швырну пепельницу в окно, во сколько мне оно обойдется?
-Лучше посмотрите наше специальное меню: месяц шоколада.

Ветер - службой быстрой доставки (взятки таможне, корпоративные желто-красные самолетики, почта в село с чарующим названием: "Марксу и не снилось")- что-то швыряет мне в лицо; я мерзну до того момента, пока не понимаю, что это моя собственная кожа. И уносит он ее не на меня, а куда-то назад, куда в моё бесконечное прошлое, в котором я так смеялся над теми, кем сам стал сегодня.
Это очень мило.

Совсем другой Ветер - с бесконечно лохматой и не очень чистой шевелюрой, закрывающий все его метафизические тайные помыслы, пририсовывает фотографии Гагарина усы. Космонавт продолжает лыбиться своей фирменной улыбкой и усы его совсем не портят, даже наоборот: придают какое-то посмертное очарование, но потребность в идеологическом скандале у меня все равно неизбежно возникает. Будильник - взлетной полосой Аэробуса А319-100 - совсем неэлегантно не долетает метра; мобильный - совсем никчемно теряя батарею и злосчастную кнопку OK - 50 см, зато коробка с палочками для чистки ушей изящным пируэтом бьет Ветра в темечко ,и усы Юрия Алексеевича уезжают на костюм моего деда, который стоит от него по правую руку.

Мэттью веселится и с какой-то издёвкой в голосе интересуется почему это я - такой до хрена уникум, интеллигент сраный, писатель-трагикомик вместо концептуальных заметок на актуальные общественные темы и метафоричных описаний погодных условий, строчу что-то совсем не стильное, почему-то прямо он-лайн и еще ни разу не вставил в текст выражение "трансцедентная апперцепция".

-У меня процесс переосмысления. - вяло отвечаю я.
Оказывается, это не мир деградирует, а люди; оказывается мои друзья, за редким исключением, превратились в мерзких крыс, а я потерял свой дар просто потому что был излишне терпеливым и деликатным. Подобное социологическое исследование приводит к неутешительным выводам. Дайте мне, дайте книгу завещаний!

Я хочу рассказать о простых вещах, которые меня окружают: о том, как плохо, когда люди на любую твою проблему говорят, что ты всё можешь исправить сам (а если я скажу, что у меня утюг сгорел?), или же, что тебе нужно съездить отдохнуть (это с моей жалкой зарплатой в 400 баксов - куда я поеду, на Колыму?); о том, как непроходимо лицемерно звучат оценки деятельности окружающих в глазах этих зажравшихся депрессиями и невыраженными чувствами, озлобленных на метрополитен и бывших любовников - амёб: моих друзей; какими нелогичными и отчаянными мне кажутся их заявления о том, что они всенепременно изменяться, когда будет совершено вендетто, они уволятся с работы, найдут еще более ненавистную, на Землю упадет комета и трам-пам-пам. Много всего. Я же неизбежно вырываюсь за рамки, которые на меня поставили люди.

Я ошибался - сильно, но вы молчали. Все эти гребаные придурки заткнулись, как будто я хожу с ППШ и караю неверных каждый вторник и пятницу после шести вечера.
-А ему и дела нет, что ты хочешь начать новую жизнь: пришел - сдался. Не фига говорит: переночуешь, а потом придешь с документами, его проблемы твоей совести не еб ... В общем, шел бы ты действительно.
И переть против них - тоже самое, что переть против трактора, которые ведет Миша Бубликов, вообразивший себя пилотом, вживленным в межгалактический истребитель.

Я принимаю твои извинения, а что мне остается - ломаю только голову, а почему не в лицо, а почему ты - помехами в мой заброшенный радиоэфир - кидаешь письмом за семь центов: хочу быть с тобой, но никогда не говоришь: круто, что ты сейчас рядом? А на хрена вообще помнить мое имя, если я еще как бы тут?
-Не встал.
-Ммм ... В смысле, в постели?
-Нет, на бейсбольном матче против Мичигана.

Ветер не верит моим слезливым исповедям: при постоянном повторении не теряет смысл только мат.

Но я знаю, что ничего еще не поздно исправить.


- Скажите, пожалуйста, а как попасть в Мавзолей?
- Э, чувак! Надо сначала революцию сделать, потом чтоб тебя убили, тут не все так просто...

Небо сливается, теряется, расходится учениями птиц-истребителей - они росчерком проносятся на изгибе крыльев, идеальная плоскость, угол поворота, коробка передач и всё такое, они создают на 25-й кадр чье-то лицо своей системой полета и растворяются серыми октябрьскими тучами. Заметь меня, Бог. Я умоляю. Скажи мне, что я успею добраться до дома на последнем поезде, что тянет свои световые надежды последним подземным прохожим по десять минут. Заметь, что я не звезданусь с эскалатора. Сообщи, что все рекламы врут: оскверненные простыни девственности - цвета и плоти - уже не вернут никогда. Шепчи мне, горячо и сбиваясь, как визгливая шестиклассница, что он полюбил ее, полюбил за мечту быть кем-то и за её пальцы, в которых путаются его волосы. Тверди, что он лучше, чем кажется, пока бездарности, малолетки и женщины позволяют себе судить то, что он делает, вслух. Подтверди, что он не проклят, Бог. Скажи, что он - это я.

Я упираюсь тебе в плечо лбом, как кладу голову на плаху. Кровь пожирает алкоголь, оставаясь внутри мозга сквозняком постоянных недосыпов: он не работает, мать вашу, не действует, асфальт приклеился к ботинкам и упорно не хочется меняться с верхними этажами местами. Спасите. Я убийственно трезв. Этот город надо мной издевается. Бог, черти тебя дери, испорть мне карьеру порядочного человека.

Случайный прохожий - сегодня, ты - часть этой ночи, но эта ночь во мне: шершавые ладони скользят по спине, дыхание с примесью какой-то поглощенной органики: то ли звезды, то ли киевские менты облизывают пальцы и обводят область между лопаток - туда мне придадут ускорение, чтобы не мешался под ногами со своими книгами и штативом. А у Вас до этого молодые люди под ногами не ползали?

И, скидывая заботливые руки одиночества с плеч, мы бросаемся в обьятия тех, кто станет нашими врагами. Иди - смотри на свой мир, который так и остался никем не захвачен и не разрушен. Радуйтесь, мерзкие крысы, ликуйте, застревайте дальше носами в бокалах с шампанским, сыпьте песок на мою злосчастную душу. Потому что вы, вы и никто другой - такие обиженные и оскорбленные, кобыли и дуры, бездари и идиоты - мне привили ее, оставив отпечатки когтей ваших невыраженных мне ударов где-то на плече. Рядом со следами невыжившего во мне туберкулеза. Вы добились своего долгими ночами, перебитыми на клавиши, попытками сбежать, переделанными потом, тщательно и вычурно, под элементарное графоманство. Я перестал писать. Я перестал жить. Я умер, умер до такой степени, что мое собственное сознание согласилось с этим и одобрило принятое решение - в меня теперь можно втыкать ножы, кровь как пластилин и во рту тот же привкус горечи. Вы так хотели кем-то стать в моей жизни, но вместо этого сломали меня. Я сорвался. И переломился, как сухая ветка о колено. Вырвали мне зубы, заставляя в вас нуждаться, упросили захлебнуться в собственном янтарном яде - писать глубже, думать глубже, ценить и чувствовать. Я стал хорошим. Но хорошим я быть не смог. Я отомщу вам за самое лучшее, что во мне появилось. Я - стану ещё.

-О ком всё это?
Подними свою никчемную башку. Видишь, как луна рассыпается по небу росчерком взлетевшего самолёта?

И печали вам моей не дано понять.

Если долго смотреть в бездну, бездна начинает смотреть в тебя

У меня есть соседи по этажу, молодая пара то ли из Пакистана, то ли из Афганистана, то ли ещё хер знает из какого там стана. Не суть важно. Эта пара иммигрантов появилась в этом доме почти со мной, на неделю попозже. Он всегда улыбается. Она всегда ходит в платке и прячет глаза. Когда случается так что мы все вместе попадаем в лифт, они просто стоят прижавшись и держатся друг за друга мизинцами. Он улыбается, она прячет глаза. Я так думаю что рент их квартиры забирает значительную часть дохода, но кажется это их не очень то и расстраивает. И я знаю самый главный их секрет: просто они живут сегодня. Не вчера и не завта, а именно сегодня. Они живут не воспоминаниями вчерашнего дня или надеждой на завтрашний, они живут в настоящем. А это так сложно.

Having fun.
Зато у меня есть семейная пицца, 2 упаковки Canadian Molson и я в третий раз за сегодня просматриваю "Клерки". Вот и весь фан. Я смотрю в безду, а безда смотрит в меня.